… Она долго ходила среди нас и жила одной с нами жизнью. Она долго пробиралась через лабиринты нашей серости и скудности, временами отчаиваясь и теряя надежду на свет. Люди, ставшие в будущем её поклонниками, тогда, когда она ещё никому не была известна, обращались с ней так, как привыкли общаться между собой: хамили в очередях, в которых ей приходилось стоять, толкали и осыпали руганью в автобусах, не подозревая, что рядом с ними их будущая звезда. Совсем недавно она была затеряна в толпе, где хамство стало атрибутом повседневности, и, о Боже, сколько же несостоявшихся личностей погубила эта толпа, не выпустив их из своих железных лап, подавив талант и задув свечу в самом начале пути.
Она вырвалась из этих пут, оставив им лишь серые лохмотья своей прежней жизни. Но таких, как она, увы, единицы. И люди, отдающие ей ныне свою любовь, по отношению друг к другу зачастую остаются прежними, какими были когда-то по отношению к ней – злыми и чёрствыми.
Так неужели для того, чтобы заслужить право на человеческое отношение к себе, право на любовь ближних, необходимо стать звездой? Неужели так?
Ещё совсем недавно Ирина Аллегрова была такая же как все, преображаясь лишь по вечерам.
Когда миллионы её соотечественниц стирали бельё в крохотных ванных или пытались дотащить до кроватей пьяных мужей, она пробиралась через грязь московских улиц к маленькой сцене ресторанного варьете, где пела, и в пении хоть немного забывалась. А потом забвение проходило, и ей опять предстоял огромный город, который отражался бликами огней в глазах будущей звезды и не сулил никаких шансов на будущее ей, красивой женщине в некрасивом мире…

– В многочисленных интервью Вы очень мало говорили о своих детских годах: родились в артистической семье, в Ростове, потом переехали в Баку, где поступили в ЦМШ при консерватории по классу фортепиано. В общем, анкетные данные. Само-то детство и начало пути в музыку были куда интереснее?

– Да, конечно. Но сейчас у меня как-то времени не хватает вспомнить обо всём этом. Помню, в детстве я не помышляла о карьере певицы, училась классу фортепиано и, как говорили, подавала надежды. Хотя сказать, что была трудолюбивым ребёнком, не могу. Один раз мой педагог Елена Ильинична Портнова специально поставила мне «четвёрку» по специальности, сказав моей маме, что больше не может терпеть моих выкрутасов, когда я ничего не делаю целую четверть, а потом сажусь и за неделю выучиваю всю программу.
У меня никогда не было трудностей с техникой и никогда не стояло проблемы сесть к инструменту и выучить какой-либо пассаж – всё это было уже заложено природой. Помню в школе я особенно любила Рахманинова и Листа – технически наиболее сложных композиторов. В общем, я должна была стать пианисткой, но лет в тринадцать-четырнадцать меня вдруг понесло, и сказала себе – хочу петь.

– Захотелось других форм самовыражения?

– Да, наверное. Хотя тогда это желание было скорее подспудным и неосознанным – я просто сидела наедине сама с собой и что-то тихонько напевала. Это была моя маленькая тайна от всех. Почему именно пение? Наверное, дух, который витал у нас в доме, - мои родители были артистами оперетты – в соединении с моим музыкальным взрослением сделали так, что я не могла не запеть.

– А какой Вы себя помните в детстве: эксцентричной, порывистой, мечтательной?

– Эксцентричной и порывистой я была всегда. Настроение моё менялось ежеминутно и никто не знал, что я выкину в следующий момент. Очень любила мечтать, хотя не всегда мои мечты уводили меня в облака. Мы жили очень скромно и однажды даже намечтали с папой о том, как было бы хорошо выиграть в лотерею десять тысяч рублей. А вообще, я росла как тепличное растение, не зная, что такое настоящая жизнь с грязью и злом. Мы с родителями никогда не пропускали ни одного концерта в филармонии, очень часто ходили в театр, наш дом всегда был полон очень интересных людей, которые составляли тогда цвет творческой интеллигенции, и мне казалось, что весь мир состоит из таких умных и добрых людей.

– Тогда Вы мечтали стать звездой?

– Нет. Я даже не думала об этом. Понимаете, у меня в детстве было слишком много возможностей видеть жизнь звёзд самого высокого полёта, чтобы стремиться к этой жизни как к чему-то неизведанному и прекрасному. У меня был слишком сытый взгляд на все эти вещи, а тот, у кого сытый взгляд, не может оголтело рваться к цели, забыв обо всём и не жалея себя. Это пришло ко мне позже, в Москве. А тогда… Беззаботное детство, интересная жизнь… Даже с такими гениями, как Растропович и Хачатурян, у меня была возможность поговорить. Эти встречи я запомнила на всю жизнь.

– Вы были послушным ребёнком?

– Да, очень. Несмотря на всю мою взбалмошность, родительское слово всегда для меня было свято. Помню, однажды мы всем классом захотели пойти на какой-то итальянский фильм, который нельзя было смотреть детям до шестнадцати. Я, естественно, была такая сознательная, что единственная из класса позвонила маме и спросила, можно ли мне пойти на это фильм. Мама запретила, и я никуда не пошла, нисколько на это не обидевшись. Просто это было заложено где-то в подсознании – родительское слово свято. И ещё я была очень наивная. Помню, в третьем классе одна моя школьная подружка, у неё сестра училась в медицинском училище, рассказала мне, как делаются дети. До этого я всем рассказывала, что меня нашли под кустом, и не понимала, почему все мальчишки во дворе надо мной смеются, я даже не знала этот кустик, во дворе у моей крёстной мамы, в саду, под которым, как мне сказали, меня нашли. Сказали – «под кустиком», я и верила, что под кустиком, как привыкла верить всему, что говорят родители. И вот моя подружка вдруг решила меня просветить. Что со мной было! Придя, домой, я долго плакала, плакала до тех пор, пока моя бабушка не подошла ко мне и не спросила, что случилось. Когда я ей рассказа обо всём, бабушка, царство ей небесное, так мне преподнесла всё это, что я ещё на очень много лет эту тему забыла. У меня были другие интересы: в свободное от музыки время я любила рисовать, ходить в театр, делать что-то ещё. Поэтому сейчас, когда я слышу, что девчонки у нас рожают детей в четырнадцать-пятнадцать лет, мне кажется, это от того, что у них очень скучная и неинтересная жизнь.

– Ваши родители не запрещали Вам петь?

– Мои родители – очень умные люди. Они прекрасно понимали, что на определённом этапе можно запретить пойти в кино на итальянский фильм, но когда у человека, у подростка появляется очень сильное желание петь, овеянное романтикой сцены, ему нельзя мешать. Тем более, они сами люди искусства и знают, какая это «зараза».

– В семнадцать лет Вы закончили ЦМШ и поступили в консерваторию?

– Нет, поступить у меня не получилось, потому что в год окончания школы я очень сильно заболела. Так мой организм отреагировал на перегрузки, которых у меня было слишком много в тот год. У меня было очень плохо с кровью и три дня я находилась в состоянии кризиса, между жизнью и смертью, мама моя за эти три дня поседела.
Слава Богу, мне удалось выкарабкаться. На следующий год я захотела поступить в консерваторию, но уже на вокальное отделение. Довольно долго занималась с педагогом. Была у нас в городе такая оперная певица – Василевская, которая преподавала в консерватории, и я с ней занималась, ну а потом оставила эту затею. Не захотела, и всё. Может быть зря – говорят, у меня было не плохое меццо-сопрано.

– После этого Вы оказались предоставлены сами себе и начали пробивать свою дорогу в жизни. Вам не было страшно оставить всё, что дала Вам судьба: консерваторию, образование, гарантированное будущее, оставить неизвестно ради чего?

– Не знаю. Я была слишком молода, чтобы в полной мере отдавать себе отчёт в своих поступках. Наверное, вследствие моей взбалмошности, у меня тогда появилось непреодолимое желание доказать свой право на независимость, доказать всем, что я личность, что я смогу сделать себя сама. Это я сейчас понимаю, что тогда совершила: добровольно покинув теплицу, где росла всю жизнь, не имея никакой защиты, вышла в реальную жизнь, причём не просто в жизнь, а в довольно грязный мир эстрады.
Вы говорите, что я оставила благоустроенность неизвестно ради чего. Я не согласна. Я твёрдо верила, что моё самовыражение, то есть пение, нужно многим. Такой я приехала в Москву.

Итак, юная девочка из крупного, но всё-таки провинциального города приезжает в Москву в надежде, что её пение, её душа нужны многим. У неё нет никакой протекции в Москве, потому что её родители – артисты оперетты и не имеют никаких контактов в мире эстрады. Она едет в неизвестность. Сколько юных, талантливых людей пришло в этот огромный город в надежде покорить его. Сколько юных дарований он переломал, сделав несчастными и разуверившимися на всю жизнь? Сколько?

– Первый вопрос, который возникает у приехавшего в Москву – это вопрос квартирный. Где Вы жили в Москве?

– Сначала я жила у друзей своих родителей, которые ко мне относились как к дочери, потом удалось найти отдельную квартиру.

– Вам сразу удалось устроиться на работу?

– В общем-то да. Начала я работать в никому неизвестном ВИА «Факел». У нас не было никакого определенного направления и мы играли всё, что ни попадя, разъезжая с гастролями по самым глубинкам российского захолустья. Потом я начала работать а оркестре у Утёсова. Сейчас я уже точно не помню, сколько у него проработала, по-моему, совсем немного. Во всяком случае, всё это происходило в течение полутора-двух лет.

– Вас удовлетворяла та жизнь, которую Вы вели тогда?

– Сначала да. Я никогда не уходила со сцены без аплодисментов, я чувствовала, что могу что-то дать людям. Но внутренний дискомфорт почувствовала тогда, когда во мне пробудилось тщеславие и захотелось настоящего признания. Боже, как я была наивна, я думала, что без связей и знакомств, имея лишь голос и душу, смогу забраться на эстрадный Олимп.

– Что Вас сломило?

– Однажды, я тогда ещё солистка «Факела», была вынуждена выступать в качестве антуража на концерте довольно известного в то время певца (не хочу называть его имя), который был сыном одного знаменитого композитора. Так вот, это человек, не умевший, ни то что петь, но даже не обладавший необходимыми вокальными данными для пения, этот человек, благодаря связям своего папы, получил известность, напряжённый гастрольный график, эфиры на телевидении и т.д. и т.п. И тогда я поняла, что сама я никогда не достигну этого, потому что не имею связей, знакомств, протекции и вряд ли когда-нибудь буду иметь. И вот тогда я сломалась.

– Что было дальше?

– Девять месяцев я не работала. Просто не было сил что-то делать, была полнейшая апатия и безразличие ко всему. А потом, когда я поняла, что надо как-то зарабатывать себе на хлеб, я пошла работать в варьете, в ресторан «Арбат». Это было очень тяжёлое для меня время, о котором я не люблю сейчас вспоминать. Мне очень хочется сегодня посмотреть в глаза тем людям, которые тогда откровенно надо мной измывались, выставляя меня на какие-то конкурсы и обвиняя в профнепригодности только потому, что я ни с кем из них не легла в постель.

– Это были руководители ресторанной администрации?

– Нет. Это были важные дяди из московской организации эстрадных коллективов. И они считали, что право на свой кусок хлеба, я тогда получала сто тридцать рублей, мне надо было доказывать в постели, а не на сцене.
Я не знаю, как сейчас это назвать: хамством, жестокостью или подлостью. Сами они наверняка считали себя порядочными людьми. Она жили в своём мире, а каждый мир живёт по собственным законам. А сколько юных актрис платили своей красотой за ступеньки популярности в мире богемы? Сколько? Слава Богу, что у меня тогда хватило сил не подчиниться логике жизни этого мира. Но я не знаю, что было бы со мной, не начнись в моей жизни полоса признания успеха. Да и не хочу знать, слишком тяжело сейчас думать об этом.

– Работая в варьете, Вы не пробовали хоть разок вернуться на большую сцену?

– Пробовала, но натыкалась на то же самое, с чем не мирилась в варьете. Один раз пришла на прослушивание к одному из китов советской эстрадной музыки, известному композитору. Мы с ним чудесно попели и всё. Один раз было хорошо, появилась надежда, но потом он захотел перенести наши отношения в сферу, не имеющую ничего общего с музыкой. Получив отказ, он немедленно сказал, что я певица не его плана. Что и говорить, жутко всё это было, беспросветно и тягостно. И после этого я окончательно смирилась со своей участью и уже не ждала от жизни ничего хорошего.

Счастье всегда приходит неожиданно. И Ирина Аллегрова не могла знать тогда, что в скором времени её муж Владимир Дубовицкий отведёт её на прослушивание к Оскару Фельцману, который, будучи человеком интеллигентным и высокопорядочным, не потребует «платы» за сотрудничество, а вместо этого по достоинству оценит её голос и артистизм. Она не могла и предполагать, что в скором времени в составе ансамбля «Огни Москвы» она впервые выступит на телевидении с песнями Оскара Фельцмана «Голос ребёнка» и «Песочные часы». А ещё позже появится «Электроклуб», где она выступит в паре сначала с Игорем Тальковым, а потом Виктором Салтыковым. И уж совсем не могла знать Ирина Аллегрова, что после ухода из «Электроклуба» она, делая сольную карьеру станет общепризнанной звездой и войдёт в первую пятёрку лучших советских исполнителей поп-музыки. Она ничего не знала тогда и, расскажи ей кто-нибудь о том будущем, которое её ждёт, она этого человека сочла бы сумасшедшим.
Ирине Аллегровой всё-таки повезло с людьми. Фельцман помог ей выбраться со сцены варьете, а Игорь Николаев сделал возможным её сольный проект, написав Ирине несколько хитов, которые сейчас звучат на каждом углу: «Странник мой», «Не было печали», «Фотография 9х12».
Её особенно любят женщины, и это вряд ли случайно. Они видят в ней самих себя, только более удачливых, более счастливых, сумевших выбиться из суетного круга нашей повседневности и встать чуть выше.

– Ирина, Вы долго придумывали свой имидж?

– Если честно, я его не придумывала, всё получается само собой. На сцене я никого не играю, я такая, как есть, нравится это кому-нибудь или нет.

– Ваши песни автобиографичны?

– В определённой мере. Дело в том, что Николаев исподволь наблюдает за моей жизнью и, когда пишет для меня песни, привязывает их к определённым этапам.

– Кого из советских поп-звёзд Вы ставите для себя на первое место?

– Пугачёву. Из мужчин – Пенкина, Леонтьева, Преснякова.

– Какое качество в мужчине Вы цените больше всего?

– …

– Вы верите в Бога?

– Да.

– Вы счастливы?

– Наверное, да, хотя быть полностью счастливой невозможно. Нужно всегда быть неудовлетворённой. Это даёт стимул.

– И последний вопрос: Вы довольны пройденным путём?

– Довольна или недовольна – сложно сказать. Во всяком случае, если бы я не прошла этот путь, мне было бы нечем жить. Я знаю, многие говорят обо мне неоднозначно, но я рада этому: однозначно говорят только о людях безликих. Мне нравится быть неоднозначной, я такая, какая я есть, меня сделал такой жизнь, и я ничего не могу с этим поделать.

Иван Баграмов
фото Сергей Маркелов

"Меломан" 1993, Музыкальное обозрение издательского центра «АЯКС» Александра Ярмолинского